врезные на поясе. Лейблы один на левом накладном кармане, второй сзади на резинке. Ветровка тоже без подкладки, понятно.
— Понятно, — повторил начальник. И немного помявшись, вызвал зама. А тот моего закройщика. Затем пришло еще трое.
Странное это было зрелище — директор, молодой парень двадцати пяти лет спрашивает совета, насколько молодежно и модно представленное изделие у своих коллег, тех, кому хорошо за сорок, а то и за пятьдесят. Что они могли сказать? Скорее всего, очевидное. Никого мой конструктивизм не вдохновил, пришлось снова убрать выкройку подальше с глаз долой, в толстую уже папку к ей подобным, понимания не нашедшим. Много ж их скопилось с времен техникума, когда я просто для себя сочинял и разлиновывал выкройки на миллиметровке, подгоняя их сперва под сорок восьмой, а позврослев и вымахав, под пятидесятый, рост третий. Утешал себя только тем, что может еще какое ателье заинтересуется. Все свои наработки, те, что действительно нравились, я не выбрасывал, после неудачных попыток, упорно хранил в ожидании иных времен. Благо теперь они неслись неслыханной чередой, и все по нарастающей. Ускорение, перестройка, гласность, демократизация, самоуправление, — многие уж не помнили, с чего это все началось, хотя прошло всего три с небольшим года со дня воцарения нового генсека, а уж столько всего свершилось, столько переменилось за это время. Одна кампания следовала за другой, непрерывным потоком, будто из рога изобилия. Население, единственное что успело сделать, так это вывести для себя простую мысль, озвученную моим знакомым, пригласившим меня на новую работу — надо ковать железо, пока еще есть такая возможность, ведь, в стране с непредсказуемыми виражами перемен, стоит быть готовым к любому исходу.
А потому спешили все. Да и я тоже старался не оставаться в стороне, тоже что-то выдумывал — на этот раз, что попроще и попонятней. Следующую ветровку с привычными двумя накладными карманами на молнии, в которые были врезаны обычные, без застежки, начальник принял с нескрываемым удовольствием — простые формы казались ему признаком успеха. Пусть так, главное, мои изделия пошли в продажу, и некий процент мне с каждого проданного изделия, как их изобретателю, даже полагался по договору. Словом, тужить по не принятому было некогда, мы с закройщиком на пару работали, не покладая рук, благо, покупателей и заказчиков у кооператива хватало. Странно, я даже выпустил из головы начавшийся — уже два месяца как — чемпионат страны, в котором «Асбест» успел выиграть выездную встречу и продуть две домашних всухую; все эти пертурбации с командой мне вдруг стали далеки и неинтересны. Даже когда меня встретил один из фанатов, некогда не раз и не два отоваривавшихся в нашем ларьке у стадиона, где я некогда стоял за прилавком, выдавая и упаковывая собственноручно изготовленные футболки, оверлочные шарфы и прочую атрибутику, встретил, напомнив о скорой битве между нашими и прибывающими традиционно грозными гостями из Ростова-на-Дону, я только головой покачал. Вот удивительно самому показалось странным это движение. Вроде изредка, но приходил на матчи команды, все равно переживал за своих, теперь же…. Видимо, все имеет свое начало и конец. Сейчас мне оказалось совершенно безразличным, на каком месте идет «Асбест», какие противники ему оказались по плечам, а с какими он не смог справиться. Что интересного будет в новом туре, а что в следующих. Я извинился перед знакомым и пошел дальше, а тот, будто не веря услышанному, и какое-то время просто смотрел мне вслед.
Это было как раз тридцатого апреля, праздники снова удлинились за счет выходных, снова, как и в Новый год, страна гуляла три дня.
Не вся страна. В ту субботу случилось страшное: взрыв метана на шахте «Коминтерновская» унес жизни двенадцати человек и забаррикадировал в недрах на глубине четырехсот метров еще двадцать. Пока шли праздники, к ним пробивались спасатели. К счастью, уже третьего числа всех вывели на поверхность, живых, но здорово помятых взрывом.
Город ничего не знал о случившемся, праздник как-никак. Власти решили не прерывать веселье граждан. Молчали радио и телевидение, а газеты… ну да, они по выходным просто не печатались. В воскресенье состоялась традиционная первомайская демонстрация, на которой прошла колонна горняков, вся в черном. Пока она двигалась вдоль трибуны с руководством обкома и прибывшим представителем ЦК партии по площади Революции, узнавшие неведомо как службисты о планах горняков не молчать о своем горе, крутили руки и вязали особо настырных, пытавшихся докричаться до высокого начальства. Плакаты вырывали, рабочих отправляли в кутузку. Говорят, около шестидесяти человек в тот день не добрались до трибун. Да они кричали, они пытались — но их не услышали. Или не захотели услышать. Наверное, последнее, ведь на трибуне стоял директор «Асбеста», по совместительству и руководитель предприятия «Асбест-шахты», он рассказывал прибывшим из самой Москвы телевизионщикам, что вот уже летом начнется работа на новой, тринадцатой шахте имени Генриха Шлосса, известного немецкого инженера, интернационалиста, который, прибыв в наш город в первые годы советской власти, восстановил добычу угля в регионе. А к девяносто третьему году, не скрывая гордости продолжал директор, в строй будет введено еще шесть шахт, и тогда общая добыча угля составит немыслимые для нашей области…
Конечно, во вторник все вскрылось, да тогда уже, после праздников, вся пресса, все каналы только и вещали о случившемся, ни словом не обмолвившись, а чего же это вы, милые, так невовремя подаете столь важную, столь трагичную информацию? Где вы были все эти три дня?
Горняки снова попытались придти с челобитной к зданию обкома, но на сей раз даже попытка не удалась, их отловили бойцы ОМОНа еще на подступах. Впрочем, на помощь руководству пришел главный инженер. Лично встречаясь с семьями погибших и с пострадавшими он распорядился выделить — кажется, из своего кошелька — по десять тысяч на похороны и по пять на реабилитацию. И просил у органов отпустить всех задержанных за нарушение общественного порядка, он за них ручается.
Так и вышло. Неудивительно, что так вышло, скорее, даже закономерно. Как и то, что говорливого директора объединения сразу после дня Победы убрали на «заслуженный отдых», его место занял зам, а Ковальчук сам передвинулся на ступеньку повыше, став правой рукой нового правителя «Асбеста».
Все случилось так быстро, как это и обычно происходило в последние годы. Впрочем, большинство подобной ротации не заметило, директору в прошлом году стукнуло шестьдесят три, давно пора на пенсию. Ковальчук на его фоне и вовсе выглядел пацаном, ему недавно исполнилось сорок восемь.
О нем с Олей я смог поговорить только вечером восьмого, когда еще о перестановке знали только в руководстве «Асбеста». Да и разговор вышел
